Размышляя о старой доброй Москве, каждый истинно русский человек вспоминает в первую очередь лебеди-саночки, трепет длинных ресниц и прочие элементы красивой жизни. Однако следует признать, что до алексеевских реформ городского хозяйства Первопрестольная была довольно-таки неблагоустроенным местечком, как, впрочем, любой европейский город до учреждения в нем рациональной канализации. В этом отношении Москва отстала от первопроходцев благовонного промысла примерно на 30 лет.

В свое время златоглавая представляла собой порядочный свинарник - по свидетельствам иностранных путешественников, жители Москвы в XVII в. запросто выливали нечистоты на улицу (глазастые иностранцы взяли это на заметку, как если бы поступали у себя на родине иначе). Даже на Тверской улице из-под деревянных заборов текли неаппетитные ручьи. Не лучшее зрелище представлял собой вал на месте Садового кольца. В дождливую погоду принадлежащий к нему ров наполнялся водой, которая в сухое время плесневела и не производила очаровательного впечатления. В самом центре города катила мутные воды речка Неглинная, загрязненная нечистотами и отбросами. Было бы ошибкой думать, что москвичи не уважали только общественные места, а свои дворы содержали в исключительном порядке. Проблема очистки выгребных ям решалась так - когда одна яма наполнялась, рыли другую, и туалет переносили. В Москве начиная с XIV в. существовали сточные канавы и каналы, кое-где прокладывались подземные трубы для стока дождевой и хозяйственной воды, но, как и повсюду, жители сбрасывали туда «ночное золото».

 

«Было б везде чисто»

На санитарный облик столицы обратил внимание Петр Великий. В одном из его указов устанавливалось: «На Москве по большим улицам и по переулкам… было б везде чисто, и о том указал великий государь сказать на Москве всяких чинов людям». Нечистоты предлагалось вывозить за город и засыпать землей, а нарушителей порядка доставлять в приказ земских дел «и за первый раз бить батоги, за другой бить батоги ж, да пени имать по 5 рублей, за третий привод бить кнутом, да пени имать по 10 рублей». Гений Петра правильно уловил меру воздействия, наиболее подходящую для таких правонарушений, и можно только пожалеть, что применялась она, по-видимому, не так часто (по свидетельству очевидца, весной 1702 г. грязь за Покровскими воротами «доходила лошадям по брюхо»), а в наши дни незаслуженно забыта. Но и спустя 200 лет во многих местах приходилось нанимать извозчика, чтобы переехать на другой конец (точнее берег) площади.

Из-за антисанитарии оставалась высокой смертность. Эпидемия чумы в 1771 г. погубила около трети населения, что вынудило запретить сброс в реку мусора и вывоз нечистот на лед зимой, однако вода в городских водоемах чище не стала. Организатор московского водопровода Бауэр задумывался и «об истреблении всяких нечистот», к чему и подавала, по его мнению, средство «самая речка Неглинная» (после 1812 г. была заключена в коллектор).

К очистке отхожих мест при царизме относились строго – история сохранила, например, приглашение к торгам «с переторжкой через три дня» желающих производить очистку туалетов Московской синодальной типографии в ноябре 1851 г. («с надлежащими залогами и свидетельствами»); а 4 августа 1869 г. вопрос о неочистке ретирадных мест дома Оболенского рассматривался мировым съездом Москвы. Тем не менее, кое-где случались досадные недоразумения, как, например, на фабрике купца Бабкина (Лефортовская часть), где в процессе очистки туалетов задохнулось трое рабочих. Пресса возмущалась тем, что «стоит взойти во двор любой фабрики или постоялого дома, вам придется затыкать нос»; в качестве яркого примера назывался двор Алексеева на Никольской улице, «где помещается трактир и нумера».

По улицам громыхали ассенизационные обозы, которые хорошо если использовали более или менее закрытые бочки, а не громадные кадки; не стремясь затягивать такое путешествие, возницы постоянно норовили пуститься вскачь, что, возможно, и вдохновляло впоследствии белогвардейских авторов (лишь позже телеги стали делать на резиновом ходу). Как сообщают мемуаристы, ассенизаторов именовали «ночными рыцарями»: «А когда, бывало, обоз из нескольких бочек мчится наподобие пожарных по улицам... иной веселый обыватель орет во все горло этим обозникам: «Где пожар? Где пожар?».

Занималось этим пахучим промыслом «высочайше утвержденное» московское товарищество ассенизации, правление которого помещалось на Большой Никитской, а отделения на Мясницкой и у Спасской (Крестьянской) заставы. Стать его участником мог каждый - например, в июне 1873 г. через прессу дополнительно предлагались «к раздаче» 500 паев по 150 руб. По всей вероятности, пайщиков не обижали – вывоз 85-ведерной бочки обходился владельцу в довольно круглую сумму - до 2 руб. 75 коп. (стремясь к безотходной технологии, предприятие умудрялось продавать гг. землевладельцам «искусственное удобрение пудрет» по цене 30 коп. за пуд). С другой стороны, товарищество по-своему страдало от административного гнета – «обязательные постановления» Мосгордумы от 1875 г. обязывали очищать соответствующие объекты не позднее 5 часов утра (зимой – до 6.00) и перевозить их содержимое на Калужскую свалку (примерно в 1,5 верстах от нынешней площади Юрия Гагарина) по строго определенным магистралям. Маршруты чередовались раз в три месяца, чтобы не сходили с ума жители (например, сначала по Донской улице, потом по Шаболовке и Мытной улице и опять по Донской). На бочки, признанные удовлетворительными, управа прибивала специальные таблички, служившие знаком качества. Любопытно, что «в дни пребывания в Москве высочайших особ… и вообще в торжественных случаях» провозка нечистот по некоторым улицам приостанавливалась.

По-видимому, ассенизаторы не всегда строго следовали думским правилам. В апреле 1909 г. мировой Донского участка привлек к ответственности четверых ночных рыцарей (Ивана Водолазова и др.) за то, что следовали с порожними бочками по неуказанному маршруту – Донской улице (видимо, в тот период она была свободна от пахучих маршрутов) и обругали городового Валуева. В свою защиту они заявляли, что должны были разгрузить дом Филимоновой или Мильгуновой, расположенные на этой самой улице, следовательно, не имели возможности ее объехать. По каким-то причинам мировой не прислушался к этому голосу разума и посадил всю компанию на четверо суток в городской арестный дом.

Уличная грязь отступала летом, сменяясь буйством ароматов в жару. Например, земская санитарная комиссия, осмотревшая один из кирпичных заводов в районе нынешней станции метро Нагорная, сдержанно похвалила опрятность заводских санузлов (именуемых в отчете «ретирадами»), оговорившись, однако, что «рабочие их почти не посещают, а все вообще население завода, пользуясь летним временем и привольным местоположением, располагается, так сказать, по диссеминационной системе». Не лучше обстояли дела в исторической части пореформенной Москвы; мемуарист сообщает: «Места стоянок извозчиков, дворы харчевен…и наконец почти все уличные углы, хотя бы и заколоченные снизу досками, и крытые ворота домов, несмотря  на надписи «строго воспрещается…», были очагами испорченного воздуха». Инструкция для дворников 1867 г. обязывала этих недремлющих помощников полиции пресекать попытки отдать на улице долг природе – дворник был обязан «впредь до предполагаемого устройства особых для этого помещений» указывать прохожим «место для этого во дворе». Кое-где попадались общественные туалеты, в 1869 г. страдальцам предлагалось обходить стороной памятник Минину и Пожарскому и обращаться в Теплые торговые ряды, где имеются «даровые лотрины», а в 1871 г. такой объект упоминается на самой Красной площади (правда, обозреватель отметил его неудовлетворительное санитарное состояние).

 

Кто кого

Сталинская энциклопедия, относясь резко отрицательно к эпохе царизма, в своем соперничестве с Западом, по-видимому, готова была в чем-то поступиться принципами, сообщая, что «в 1-й половине XIX в. в Москве устроены смывные уборные». Где именно авторам удалось засечь такое чудо техники в отсутствие централизованного водоснабжения, не уточняется, но известно, что в рекламе гостиниц гг. Мамонтовых (у Москворецкого моста и на Тверской) 7.4.1873 действительно упоминаются «теплые ватерклозеты и водопровод» (по-видимому, это была какая-то местная инициатива). Примерно в то же время некто Роберт Дюнтц усиленно рекламировал в «Московских ведомостях» соответствующие атрибуты уединенных размышлений, которые мог приобрести любой желающий (при наличии инфраструктуры).

Тем не менее, как признает и Большая советская энциклопедия, форсированное строительство канализационной сети в России начинается в конце XIX в., причем вопреки сложившейся в мире традиции русские цари не были в этом отношении первопроходцами. Канализация по месту их жительства в Царском селе была оборудована в 1880 г., тогда как, по некоторым сведениям, уже в апреле первые сооружения для приема сточных вод появились в 1874 г. в Одессе. Всего до революции канализация была организована в 38 городах. Причина этого заключалась не только в жадности градоначальников, но и в нехватке воды. Водопровод к тому времени имелся в 192 городах (из 1082), причем только 12 из них обеспечивали удовлетворительное водопотребление до 12 ведер на человека в день (в некоторых пунктах империи обходились половиной ведра на душу населения в сутки).

Несколько запоздалое учреждение канализации в Москве по сравнению с чемпионом Европы в этом виде спорта Лондоном объясняется также тем, что концентрация производства и населения в Москве достигла бедственных масштабов несколько позже, чем на Западе. Не обошлось у нас без мыслителей, отрицавших необходимость канализации. Доцент МГУ писал, что «такое мероприятие, как канализация, несовместимо с неряшеством и нашим «авось», поскольку москвичи органически «не способны содержать в чистоте улицы и свое жилье, удалять скопища нечистот из города и обеспечить его водой». Тем не менее Мосгордума, на попечение которой во второй половине столетия были переданы вопросы благоустройства, обратила внимание на то, что стоимость вывоза одного кубометра нечистот обходится примерно в 100 раз дороже, чем сплав того же количества по системе канализационных труб. В 1880-х гг. главный водосток Москвы - река Неглинная - был капитально перестроен и сооружен ряд новых. Споры продолжались еще около двух десятков лет (первый проект общесплавной системы канализации был представлен в 1874 г.). Тем временем продолжались ночные полеты ассенизационных обозов – в дополнение к коммерческим мощностям город организовал собственную эскадрилью, которая к 1896 г. стала приносить определенный доход городскому бюджету (около 270 тыс. руб.). Но нестерпимый запах московских свалок (например, место для Калужской свалки – низменное и болотистое с избытком глины – было выбрано крайне неудачно) в конце концов помог принять единственное верное решение: канализации быть!

 

Дело рук самих утопающих

В Москве остановились на прогрессивной раздельной системе (городской голова Н. А. Алексеев настоял на том, чтобы канализация проектировалась для всего города с населением более 1,5 млн. человек), при которой в канализационные трубы поступали нечистоты и грязные воды жилых помещений. Верховые же воды - дождевые, снеговые (атмосферные), а также незагрязненные стоки фабрик - поступали в водостоки и спускались без очистки в реки (передовой по тем временам проект принадлежал группе инженеров во главе с В.Д. Кастальским). У Новоспасского монастыря начала действовать Главная насосная станция производительностью 52 тыс. кубометров в сутки. Очистка канализационных вод первоначально производилась на Люблинских полях орошения (созданы в 1898 г.) - специально спланированных и подготовленных для почвенной очистки и обезвреживания городских нечистот участках, которые использовались также для выращивания сельскохозяйственных культур (площадь 76 га). На полях орошения были оборудованы лаборатории (химическая и биолого-бактериологическая), отчеты которых регулярно публиковались (там, в частности, расцвел талант известного почвоведа Вильямса). Интересно, что на Люблинских полях была обеспечена кое-какая охрана труда, имелся врач, амбулатория, как признавалось даже в одном из первых номеров газеты «Правда» (1912 г.), «приемный покой с большой и хорошей аптекой». С 1914 г. из-за большой перегрузки поля орошения были переведены на режим полей фильтрации (сельскохозяйственные опыты на время забросили). В дополнение к ним были созданы Люберецкие поля.

Николай Алексеев не дожил до торжества своих идей, и пуск его детища в эксплуатацию состоялся в июле 1898 г. уже при новом голове Голицыне, который заручился в этом деле покровительством небес – на насосную станцию доставили чудотворную икону Иверской божией матери, здание и машины окропили святой водой. Голицын не забыл своего предшественника, отметив его вклад в решение «колоссальной задачи», и даже предложил отслужить панихиду на могиле последнего, благо этот титан московского благоустройства был похоронен в пяти минутах ходьбы - в Новоспасском монастыре, где его могила впоследствии была разорена благодарными потомками.

Московская канализация исповедовала принцип самоокупаемости - расходы покрывались доходами. Средства для содержания канализации и погашения займов на ее строительство собирались с домовладельцев (первоначально при общей протяженности сети труб 252 км их было 219, причем большинство составляли прачечные и тому подобные заведения). Для этого было установлено два вида сборов: единовременный (за присоединение к сети) и ежегодный (за пользование). Вначале подключение домовладений к канализации было добровольным и шло медленно. В 1912 г. по ходатайству Городской думы правительство ввело обязательное присоединение. В этом отношении Москва всего на несколько лет отстала, например, от Парижа, где еще в 1910 г. 40% домохозяев не успели выполнить соответствующую директиву властей. Обеим столицам не пошли на пользу и военные потрясения, однако Москва, несмотря на все ее усилия, оказалась в числе отстающих или, возможно, ей был предъявлен более строгий счет, который заслуживает отдельного разговора.

Н. Голиков

(продолжение в следующем номере)